Андрей Макаревич, Познер
Меня в этой передаче удивил не Макаревич, а Познер. Он задавал свои вопросы про телевидение и политику так, как будто его спину сверлил взглядом сам Эрнст. И оттого разумные, в общем-то, вопросы получались склизкими и фальшивыми. Словно каждый последующий вопрос должен был смикшировать слишком резкие ответы Макаревича.
Хотя ничего резкого или крамольного тот вовсе не говорил.
То ли времена реставрации тому причиной, но "Времена" Познера оказываются все более холодными и угодливыми. Вернулся тот птичий язык иносказаний. Но ведь остальные люди, которые не в телевидении, - им птичий язык все еще чужд. Отсюда возникает когнитивный диссонанс, непонимание метафорического языка там, где можно пока еще говорить прямо.
В римской литературе не было цветистых метафор, а в китайской имперской традиции - сколько угодно.
Андрей Макаревич не зря сказал, что его последние альбомы гораздо острее политически заточены, чем ранние.
Вот ведь парадокс. Весьма прозрачные иносказания тогда казались гораздо острее, чем сегодняшние фразы прямого действия.
Пока так. Но все меняется на глазах, конечно.
Хотя ничего резкого или крамольного тот вовсе не говорил.
То ли времена реставрации тому причиной, но "Времена" Познера оказываются все более холодными и угодливыми. Вернулся тот птичий язык иносказаний. Но ведь остальные люди, которые не в телевидении, - им птичий язык все еще чужд. Отсюда возникает когнитивный диссонанс, непонимание метафорического языка там, где можно пока еще говорить прямо.
В римской литературе не было цветистых метафор, а в китайской имперской традиции - сколько угодно.
Андрей Макаревич не зря сказал, что его последние альбомы гораздо острее политически заточены, чем ранние.
Вот ведь парадокс. Весьма прозрачные иносказания тогда казались гораздо острее, чем сегодняшние фразы прямого действия.
Пока так. Но все меняется на глазах, конечно.